Будущее без работы. Технология, автоматизация и стоит ли их бояться - Даниэль Сасскинд

1220 году колледжей было не так много, премия за мастерство здесь измеряется путем сравнения заработной платы ремесленников и чернорабочих. И, как мы видим, в долгосрочной перспективе эта премия за квалификацию не следует той восходящей модели, которую мы видели на графике 2.3.

Как же такое возможно? Более длительная историческая перспектива показывает, что технологические изменения благоприятствовали различным типам работников в различные моменты истории, но не всегда приносили пользу тем, кто мог считаться квалифицированным в ту или иную эпоху. Возьмем, к примеру, XIX век. Как мы видели в предыдущей главе, когда в Британии началась промышленная революция, на фабриках появились новые машины и были налажены новые производственные процессы, из-за чего рабочим пришлось решать новые задачи. Оказалось, что те, кто не обладал современными навыками, зачастую лучше всего подходили для выполнения этих задач. Технология поощряла не квалификацию, а ее отсутствие[105].

Промышленную революцию часто изображают как процесс, в ходе которого множество машин вытесняет толпы низкоквалифицированных рабочих, т. е. оставляет без работы людей, которые зарабатывали себе на жизнь прядением нитей и ткачеством ткани голыми руками и при помощи базовых инструментов. Но это неправильная картина. Под угрозой оказались именно высококвалифицированные рабочие того времени. Для своего времени Нед Лудд, легендарный лидер восстания против автоматизации, был квалифицированным рабочим. Если бы он действительно существовал, то был бы в некотором роде профессионалом – возможно, даже членом Цеха достопочтенных суконщиков, престижного клуба для людей его профессии. А благодаря механическим станкам, которые вытеснили Неда и его товарищей, место Неда мог занять какой-то менее квалифицированный рабочий, не обладавший специальной подготовкой. Эти новые машины обесценивали навыки и позволяли менее квалифицированным людям заниматься производством высококачественных изделий, которое в прошлом требовало определенного мастерства.

С конца XVI по начало XIX века доля неквалифицированных рабочих в Англии, по-видимому, выросла вдвое, и это было неслучайно[106]. Эндрю Юр, выполнявший роль своего рода консультанта по менеджменту для промышленников, призывал отнять задачи у «хитрого рабочего» и заменить их настолько простыми в использовании машинами, чтобы ими «мог управлять даже ребенок» (и это не метафора: детский труд тогда считался приемлемой практикой[107]). Как отмечает историк экономики Джоэл Мокир, эта тенденция не ограничивалась изготовлением хлопка и тканей: «Сначала в производстве огнестрельного оружия, затем – часов, насосов, замков, механических жаток, пишущих и швейных машин и, наконец, двигателей и велосипедов технология взаимозаменяемости деталей оказалась более совершенной и заменила квалифицированных ремесленников, орудовавших зубилом и напильником»[108].

Таким образом, на рубеже XXI века общепринятая точка зрения экономистов сводилась к тому, что технический прогресс иногда зависит от квалификации, а иногда – от ее отсутствия. Однако многие экономисты склонны были считать, что этот прогресс всегда приносил пользу рабочим. Действительно, в доминирующей модели, используемой в этой области, новые технологии не могли ухудшить положение ни квалифицированных, ни неквалифицированных рабочих; технический прогресс всегда повышал заработную плату каждого, хотя в определенные моменты у некоторых она росла быстрее, чем у других. Эта история получила такое широкое распространение, что ведущие экономисты называли ее «канонической моделью»[109].

Новая история в XXI веке

Каноническая модель доминировала в дискуссиях экономистов на протяжении десятилетий. Но в последнее время стало происходить что-то очень странное. Начиная с 1980-х годов, казалось, что новые технологии помогают одновременно и низкоквалифицированным, и высококвалифицированным рабочим, но рабочие со средними навыками, по-видимому, не получали никакой пользы. Во многих экономиках, если бы вы взяли все профессии и выстроили их в длинную цепочку от самых низкоквалифицированных до самых высококвалифицированных, вы бы увидели, что за последние несколько десятилетий зачастую зарплата и доля рабочих мест (как доля общей занятости) растут для тех, кто находится на обоих концах линии, но увядают для тех, кто находится ближе к середине. Мы ясно видим эту тенденцию на рисунке 2.5[110].

График 2.5. Процентное изменение доли среди общего числа занятых

Это явление известно как «поляризация», или «размывание». Традиционно широкие средние слои многих экономик, ранее обеспечивавшие людей среднего класса хорошо оплачиваемой работой, исчезают. Во многих странах среди общего количества занятых сейчас больше высокооплачиваемых специалистов и менеджеров, а также низкооплачиваемых сиделок и уборщиц, работников сферы образования и здравоохранения, смотрителей и садовников, официантов и парикмахеров[111]. Но среди них меньше секретарей и клерков, фабричных рабочих и продавцов со средними зарплатами[112]. На рынках труда наблюдается все большее обособление двух групп, причем одна из них получает гораздо больше выгоды. Заработная плата людей, стоящих в верхней части, 0,01 % лиц с самыми высокими заработками – в США это 16 500 семей с доходом свыше 11 300 000 долларов в год – резко возросла за последние несколько десятилетий[113].

(Опять же терминологический момент: может показаться, что при такой подаче данных «зарплата» и «квалификация» рассматриваются как одно и то же – как если бы выстраивание рабочих по шкале от самых низкооплачиваемых до самых высокооплачиваемых ничем не отличалось от их ранжирования по уровню квалификации. Как и прежде, речь идет об особом смысле, который экономисты вкладывают в слово «квалифицированный». Очевидно, что некоторые низкооплачиваемые профессии требуют значительных навыков в общепринятом смысле этого слова – например, сотрудники скорой медицинской помощи. Есть и высокооплачиваемые виды работы, которые, по мнению многих, вообще не требуют особых навыков, – вспомним едкие упреки после экономического кризиса 2007–2008 годов в адрес финансистов. Но, как отмечалось ранее, когда экономисты говорят о «навыках», они на самом деле имеют в виду «уровень формального образования». И использование оплаты труда для измерения этого конкретного определения навыков действительно оказывается разумным: как мы уже видели, люди, обучавшиеся дольше, как правило, зарабатывают больше. Таким образом, неважно, ранжируете ли вы рабочие места по уровню оплаты или по среднему количеству лет обучения, – модель размывания выглядит примерно одинаково[114].)

Другой загадкой было размывание рынка труда, и каноническая модель, преобладавшая в экономической науке в конце XX века, оказалась бессильна в ее решении. Сосредоточившись только на низко– и высококвалифицированных работниках, она не могла объяснить, почему работников со средней квалификацией ждет совсем иная судьба. Нужен был новый подход. Экономисты вернулись к своим расчетам и за последние десять лет выработали совершенно иное понимание технологии и работы. Впервые предложенное группой экономистов Массачусетского технологического института – Дэвидом Отором, Фрэнком Леви и Ричардом Мурнейном, – оно стало известно как «гипотеза Отора – Леви – Мурнейна», или сокращенно «гипотеза ОЛМ»[115]. Десять лет назад, когда я начал всерьез размышлять о будущем, мне на помощь пришла эта история